Неточные совпадения
Почтмейстер. Да из собственного его
письма. Приносят ко мне на почту
письмо. Взглянул на адрес — вижу: «в Почтамтскую улицу». Я так и обомлел. «Ну, — думаю себе, — верно, нашел беспорядки по почтовой части и уведомляет начальство».
Взял да и распечатал.
Хлестаков (пишет).Ну, хорошо. Отнеси только наперед это
письмо; пожалуй, вместе и подорожную
возьми. Да зато, смотри, чтоб лошади хорошие были! Ямщикам скажи, что я буду давать по целковому; чтобы так, как фельдъегеря, катили и песни бы пели!.. (Продолжает писать.)Воображаю, Тряпичкин умрет со смеху…
Стародум(читает). «…Я теперь только узнал… ведет в Москву свою команду… Он с вами должен встретиться… Сердечно буду рад, если он увидится с вами…
Возьмите труд узнать образ мыслей его». (В сторону.) Конечно. Без того ее не выдам… «Вы найдете… Ваш истинный друг…» Хорошо. Это
письмо до тебя принадлежит. Я сказывал тебе, что молодой человек, похвальных свойств, представлен… Слова мои тебя смущают, друг мой сердечный. Я это и давеча приметил и теперь вижу. Доверенность твоя ко мне…
Алексей Александрович грустно усмехнулся, посмотрел на шурина и, не отвечая, подошел к столу,
взял с него начатое
письмо и подал шурину.
Дома Кузьма передал Левину, что Катерина Александровна здоровы, что недавно только уехали от них сестрицы, и подал два
письма. Левин тут же, в передней, чтобы потом не развлекаться, прочел их. Одно было от Соколова, приказчика. Соколов писал, что пшеницу нельзя продать, дают только пять с половиной рублей, а денег больше
взять неоткудова. Другое
письмо было от сестры. Она упрекала его за то, что дело ее всё еще не было сделано.
На это обыкновенно замечали другие чиновники: «Хорошо тебе, шпрехен зи дейч Иван Андрейч, у тебя дело почтовое: принять да отправить экспедицию; разве только надуешь, заперши присутствие часом раньше, да
возьмешь с опоздавшего купца за прием
письма в неуказанное время или перешлешь иную посылку, которую не следует пересылать, — тут, конечно, всякий будет святой.
Пульхерия Александровна дрожащими руками передала
письмо. Он с большим любопытством
взял его. Но, прежде чем развернуть, он вдруг как-то с удивлением посмотрел на Дунечку.
Строгий старик
взял со стола открытое
письмо и стал читать его вслух...
Я сидел погруженный в глубокую задумчивость, как вдруг Савельич прервал мои размышления. «Вот, сударь, — сказал он, подавая мне исписанный лист бумаги, — посмотри, доносчик ли я на своего барина и стараюсь ли я помутить сына с отцом». Я
взял из рук его бумагу: это был ответ Савельича на полученное им
письмо. Вот он от слова до слова...
— Вот
письмо старосты, — сказал Алексеев,
взяв скомканное
письмо.
Штольц не приезжал несколько лет в Петербург. Он однажды только заглянул на короткое время в имение Ольги и в Обломовку. Илья Ильич получил от него
письмо, в котором Андрей уговаривал его самого ехать в деревню и
взять в свои руки приведенное в порядок имение, а сам с Ольгой Сергеевной уезжал на южный берег Крыма, для двух целей: по делам своим в Одессе и для здоровья жены, расстроенного после родов.
— Я и то не брал. На что, мол, нам письмо-то, — нам не надо. Нам, мол, не наказывали
писем брать — я не смею: подите вы, с письмом-то! Да пошел больно ругаться солдат-то: хотел начальству жаловаться; я и
взял.
— Ну, я перво-наперво притаился: солдат и ушел с письмом-то. Да верхлёвский дьячок видал меня, он и сказал. Пришел вдругорядь. Как пришли вдругорядь-то, ругаться стали и отдали
письмо, еще пятак
взяли. Я спросил, что, мол, делать мне с ним, куда его деть? Так вот велели вашей милости отдать.
Он
взял у ней
письмо и прочел вслух. Она задумалась.
— Вот тут написано, — решил он,
взяв опять
письмо: — «Пред вами не тот, кого вы ждали, о ком мечтали: он придет, и вы очнетесь…» И полюбите, прибавлю я, так полюбите, что мало будет не года, а целой жизни для той любви, только не знаю… кого? — досказал он, впиваясь в нее глазами.
— Что ж, одному все
взять на себя? Экой ты какой ловкий! Нет, я знать ничего не знаю, — говорил он, — а меня просила сестра, по женскому незнанию дела, заявить
письмо у маклера — вот и все. Ты и Затертый были свидетелями, вы и в ответе!
Вера, взглянув на
письмо, оцепенела, как будто от изумления, и с минуту не брала его из рук Якова, потом
взяла и положила на стол, сказав коротко: «Хорошо, поди!»
Райский сунул
письмо в ящик, а сам,
взяв фуражку, пошел в сад, внутренне сознаваясь, что он идет взглянуть на места, где вчера ходила, сидела, скользила, может быть, как змея, с обрыва вниз, сверкая красотой, как ночь, — Вера, все она, его мучительница и идол, которому он еще лихорадочно дочитывал про себя — и молитвы, как идеалу, и шептал проклятия, как живой красавице, кидая мысленно в нее каменья.
— Что это за новость? По вашему
письму я подумал, не рехнулись ли вы? Ведь у вас есть один талант, отчего бросились опять в сторону?
Возьмите карандаш да опять в академию — да вот купите это. — Он показал на толстую тетрадь литографированных анатомических рисунков. — Выдумали скульптуру! Поздно… С чего вы это
взяли!..
— Разумеется, мне не нужно: что интересного в чужом
письме? Но докажи, что ты доверяешь мне и что в самом деле дружна со мной. Ты видишь, я равнодушен к тебе. Я шел успокоить тебя, посмеяться над твоей осторожностью и над своим увлечением. Погляди на меня: таков ли я, как был!.. «Ах, черт
возьми, это
письмо из головы нейдет!» — думал между тем сам.
Она подумала, подумала, потом опустила руку в карман, достала и другое
письмо, пробежала его глазами,
взяла перо, тщательно вымарала некоторые слова и строки в разных местах и подала ему.
Он отодвинул рукопись в сторону, живо порылся в ящике между
письмами и достал оттуда полученное за месяц
письмо от художника Кирилова, пробежал его глазами,
взял лист почтовой бумаги и сел за стол.
Он точно вдруг опомнился от какого-то сна, почти сконфузился;
взял из портфеля, лежавшего на столе,
письмо и подал мне.
Достав
письмо, ее
письмо, мой московский документ, они
взяли такого же размера простую почтовую бумажку и положили в надрезанное место кармана и зашили снова как ни в чем не бывало, так что я ничего не мог заметить.
Тушар вдруг спохватился, что мало
взял денег, и с «достоинством» объявил вам в
письме своем, что в заведении его воспитываются князья и сенаторские дети и что он считает ниже своего заведения держать воспитанника с таким происхождением, как я, если ему не дадут прибавки.
В бумаге заключалось согласие горочью принять
письмо. Только было, на вопрос адмирала, я разинул рот отвечать, как губернатор
взял другую бумагу, таким же порядком прочел ее; тот же старик, секретарь,
взял и передал ее, с теми же церемониями, Кичибе. В этой второй бумаге сказано было, что «
письмо будет принято, но что скорого ответа на него быть не может».
Письмо это, со многими другими,
взял английский лоцман, который провожал нас по каналу и потом съехал на рыбачьем боте у самого Лизарда.
Сегодня опять японцы
взяли контр-презенты и уехали. Мы в эту минуту снимаемся с якоря. Шкуна идет делать опись ближайшим к Японии островам, потом в Шанхай, а мы к берегам Сибири; но прежде, кажется, хотят зайти к корейским берегам. Транспорт идет с нами. В Едо послано
письмо с приглашением полномочным прибыть в Аниву для дальнейших переговоров.
Подите с ними! Они стали ссылаться на свои законы, обычаи. На другое утро приехал Кичибе и
взял ответ к губернатору. Только что он отвалил, явились и баниосы, а сегодня, 11 числа, они приехали сказать, что
письмо отдали, но что из Едо не получено и т. п. Потом заметили, зачем мы ездим кругом горы Паппенберга. «Так хочется», — отвечали им.
Пароход забросит немногие
письма,
возьмет другие и спешит пройти мимо обреченной на мертвый покой страны.
Из всех вещей, бывших в доме, Нехлюдов
взял только
письма и это изображение.
Надежда Васильевна долго не соглашалась
взять на себя такую обузу, но когда Нагибин стал ее просить со слезами на глазах, она согласилась. Чтобы не скучно было жить одной в Гарчиках, Надежда Васильевна написала
письмо старушке Колпаковой, приглашая ее к себе хотя на время.
— Я должна сообщить еще одно показание, немедленно… немедленно!.. Вот бумага,
письмо…
возьмите, прочтите скорее, скорее! Это
письмо этого изверга, вот этого, этого! — она указывала на Митю. — Это он убил отца, вы увидите сейчас, он мне пишет, как он убьет отца! А тот больной, больной, тот в белой горячке! Я уже три дня вижу, что он в горячке!
— Только и говорит мне намедни Степанида Ильинишна Бедрягина, купчиха она, богатая:
возьми ты, говорит, Прохоровна, и запиши ты, говорит, сыночка своего в поминанье, снеси в церковь, да и помяни за упокой. Душа-то его, говорит, затоскует, он и напишет
письмо. «И это, — говорит Степанида Ильинишна, — как есть верно, многократно испытано». Да только я сумлеваюсь… Свет ты наш, правда оно аль неправда, и хорошо ли так будет?
Так-таки
взяла да и убежала и
письмо мне оставила: любезный, дескать, Петр Петрович, извини; увлеченная страстью, удаляюсь с другом моего сердца…
Голова совершенно высохшая, одноцветная, бронзовая — ни дать ни
взять икона старинного
письма; нос узкий, как лезвие ножа; губ почти не видать, только зубы белеют и глаза, да из-под платка выбиваются на лоб жидкие пряди желтых волос.
— Да, вот еще счастливая мысль: дайте мне бумаги, я напишу этому негодяю
письмо, чтобы
взять его в руки. — Жюли написала: «Мсье Сторешников, вы теперь, вероятно, в большом затруднении; если хотите избавиться от него, будьте у меня в 7 часов. М. Ле-Теллье». — Теперь прощайте!
Владимир положил
письма в карман,
взял свечу и вышел из кабинета.
Когда мой отец взошел, Наполеон
взял запечатанное
письмо, лежавшее на столе, подал ему и сказал, откланиваясь: «Я полагаюсь на ваше честное слово». На конверте было написано: «A mon frère l'Empereur Alexandre». [Брату моему императору Александру (фр.).]
Он до того разлюбезничался, что рассказал мне все свои семейные дела, даже семилетнюю болезнь жены. После завтрака он с гордым удовольствием
взял с вазы, стоявшей на столе,
письмо и дал мне прочесть «стихотворение» его сына, удостоенное публичного чтения на экзамене в кадетском корпусе. Одолжив меня такими знаками несомненного доверия, он ловко перешел к вопросу, косвенно поставленному, о моем деле. На этот раз я долею удовлетворил городничего.
Для пополнения этой части необходимы, особенно относительно 1848 года, — мои «
Письма из Франции и Италии»; я хотел
взять из них несколько отрывков, но пришлось бы столько перепечатывать, что я не решился.
Это было варварство, и я написал второе
письмо к графу Апраксину, прося меня немедленно отправить, говоря, что я на следующей станции могу найти приют. Граф изволили почивать, и
письмо осталось до утра. Нечего было делать; я снял мокрое платье и лег на столе почтовой конторы, завернувшись в шинель «старшого», вместо подушки я
взял толстую книгу и положил на нее немного белья.
— Sapperlot! das ist eine idee — ausgezeichnet; [Черт
возьми! вот так идея — прямо великолепно (нем.).] я пойду писать
письмо.
«Я не могу еще
взять, — пишет он в том же
письме, — те звуки, которые слышатся душе моей, неспособность телесная ограничивает фантазию. Но, черт
возьми! Я поэт, поэзия мне подсказывает истину там, где бы я ее не понял холодным рассуждением. Вот философия откровения».
Через год она мне показала единственное
письмо от Коськи, где он сообщает —
письмо писано под его диктовку, — что пришлось убежать от своих «ширмачей», «потому, что я их обманул и что правду им сказать было нельзя… Убежал я в Ярославль, доехал под вагоном, а оттуда попал летом в Астрахань, где работаю на рыбных промыслах, а потом обещали меня
взять на пароход. Я выучился читать».
Старшины по представлению им
письма положили, пригласив г-на Бибикова, в присутствии его то
письмо сжечь, а буде Бибиков изъявит желание получить его, как по подписи ему принадлежащее, в таковом случае предоставить ему оное
взять, которое однако ж Бибиков не принял, а
письмо в общем присутствии старшин было сожжено…»
Варя. Отчего же
письмо не
взяли к доктору?
— Трудно объяснить, только не тех, про какие вы теперь, может быть, думаете, — надежд… ну, одним словом, надежд будущего и радости о том, что, может быть, я там не чужой, не иностранец. Мне очень вдруг на родине понравилось. В одно солнечное утро я
взял перо и написал к ней
письмо; почему к ней — не знаю. Иногда ведь хочется друга подле; и мне, видно, друга захотелось… — помолчав, прибавил князь.
Взяв успокоительную привычку подписывать заемные
письма и векселя, он и возможности не предполагал их воздействия, хотя бы когда-нибудь, всё думал, что это так.
— Если вы говорите, — начала она нетвердым голосом, — если вы сами верите, что эта… ваша женщина… безумная, то мне ведь дела нет до ее безумных фантазий… Прошу вас, Лев Николаич,
взять эти три
письма и бросить ей от меня! И если она, — вскричала вдруг Аглая, — если она осмелится еще раз мне прислать одну строчку, то скажите ей, что я пожалуюсь отцу и что ее сведут в смирительный дом…